Персонажи: Denmark, Sweden.
Дата: 8-10 ноября 1520г.; 1521 - 20 июня 1523гг.
Место: Стокгольм.
Время: слишком большой временной отрезок.
Сюжет:
Этот эпизод запомнится как самый кровавый в шведской истории. Может ли распад Кальмарской унии радовать того, кто обладает властью над нею всей? О, Дания отнюдь не рад этой братской идее.
Стокгольмская кровавая баня - одна из последних попыток сохранить унию, приведшая к... её распаду? Отлично, Швеция, на сей раз восстание возымело требуемый успех.
Предупреждение: как уже видно, не просто мирная беседа. Массовая казнь, восстание, осада Стокгольма; логично, что кровякамясокетчуп. Не факт, что это будет описываться подробно, но я предупредил, благо, упоминания гарантированны.
Abyssus abyssum invocat
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться12013-06-21 13:39:42
Поделиться22013-06-22 20:40:01
Я мог бы наговорить много плохого обо всём этом в целом и о Швеции в частности. Да я и, чёрт возьми, не молчу: а зачем? Он меня достал. Действительно достал. Мягкое, мягкое определение.
Невыносимо.
Не устраивает его власть моя в этой унии... ха. Зато меня она устраивает.
Внешняя невозмутимость и толпа идущих следом вооружённых людей; всё бы ничего, но идёт против меня. Родной брат идёт.
Этот факт в последнее время вспоминается всё реже.
Ладони крепко сжались в кулаки. Нет, не-ет, так просто у тебя ничего не выйдет, Бервальд. Чёрта с два ты из унии выйдешь.
*
Это всё равно должно было случиться.
Кальмарская уния! Какой противовес немцам! Да ещё вся семья под одной крышей!
Какой-то момент был упущен. Когда всё пошло наперекосяк, потеряло даже не иллюзию устойчивости, а просто и откровенно затрещало по швам.
Да, Швеция, когда?
Пять, десять, пятнадцать.
Каждый удар топора Дания провожал задумчивым взглядом. Отрубленные головы и обезглавленные тела давно перестали быть чем-то зрелищным, и если за мирные годы можно было хотя бы отвыкнуть, то в последнее время это стало слишком обыкновенным явлением. А подумать было над чем: попытки сохранить унию проваливались одна за другой, и если эта полетит следом, то конец гарантирован.
Нельзя. Нельзя.
«Какого чёрта?!» - этот вопрос, наверно, задавался слишком часто в последние годы. Какого чёрта этому шведу не нравится, какого чёрта вся эта толпа делает на улице, какого чёрта всё катится куда-то далеко и без шанса на возвращение. Датский зубной скрежет не утихал и не собирался: счёт в этой войне был явно не в пользу Миккеля. Это раздражало, злило, занимало слишком много мысленного пространства.
Двадцать, двадцать пять, тридцать.
Казнилось более сотни человек - сторонников покойного («И хвала всем, кому она за это полагается!») Стена Стуре. Он слишком успешно вёл все эти сражения; не дело, ох, не дело. Впрочем, после битвы на озере Осунд живым Стен уже не вышел. Разгромленная армия, захваченный Стокгольм... Дания оскалился с каким-то мрачным торжеством.
Тридцать пять, сорок, сорок пять.
Казнь растянулась на три дня. В первый - епископы, остальные следом. Счёт уверенно увеличивался - пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, - и интерес начал терять не только Миккель. Простое наблюдение за такого рода зрелищем - ерунда; битвы всегда привлекали его куда больше. Пятимесячная осада Стокгольма и следующие за ней коронация и трёхдневные торжества вызывали значительно более яркие эмоции; теперь же просто какое-то ожидание, предвкушение. Во что выльется эта казнь?
«Ни за что не поверю, что тебе не найдётся, что мне на это ответить».
Семьдесят, восемьдесят, девяносто, сто...
Поделиться32013-06-22 22:22:13
День за днем разносился шумный говор людей о себе, о своих судьбах, о возможности сохранить собственную жизнь, о стране, о Боге, и, вскоре, об его отсутствии. Каждый день становился напряженнее, чем предыдущий – новые смерти, новые пытки, новые игрушки госпожи Судьбы. Каждая неделя была будто бы годом, на момент которого проносится апокалипсис, не позволяющий спокойно вздохнуть, сделать лишнее движение, посметь подумать о чем-нибудь другом – каждый день может быть последним в жизни, как самой страны, так и любого ее жителя. Принимая всяческие попытки стать свободными, люди обрекли себя лишь на повышенный уровень этого жестокого рабства, мучения для самих себя. И каждый раз швед ловил себя на мысли, что если бы не его собственная гордость, если бы не его самолюбие, которое проснулось не в самый нужный момент, то страна могла бы дышать отчасти спокойно, в сравнении с тем, чем что она представляет собой сейчас. У Бервальда ломило спину, словно он только что вылез из утомительной и удушливой пахоты, и на руках его еще серела парчовая пыль; холодный ветер не помогал приходить в себя и не приносил должного успокоения, только какую-то утомительную тяжесть в каждом участке коже и движении, даже когда грудь поднималась в такт дыханию, а ребра расширялись, чтобы дать место легким – болезненная волна прокатывалась по спине и била где-то меж лопаток прочной иглой. Наверное, это все влияние волнения, которое Швеция испытывал практически впервые. Нет, он знал, что это значит – волноваться за себя, за братьев, за окружающую среду, но никогда не сталкивался с этим чувством настолько близко, настолько «вплотную». Видеть страну такой – ужасно, печально, мерзко и как-то отвратно. Это ли те самые твердые и гордые шведы, которые сейчас мирно сидят по своим домам, боясь высунуться даже в окна? С виду и, по мнению других стран, он, как и его страна, держались твердо, строго и обходились без лишней помощи. На деле же, все было настолько плохо, насколько швед только мог себе представить вообще.
Он понял это, с того самого дня, как только Стен Стуре не вернулся обратно в столицу, после того ужасного побоища – он потерял лучшего правителя, лучшего стратега. Он начал осознавать всю вновь подходящую к нему серьезность тогда, когда Швеция вновь оказалась под властью датского короля – новые потери, новые разочарования; страна начала падать духом. Чертовы датчане, чего же им все неймется? Его брат – упрям, горд, но в это же время так наивен и глуп. Неужели с первого раза нельзя было понять, что все кончилось? Неужели все эти захваты, все эти жертвы так нравились Дании и его войскам? Неужели их просто мучила эта непреодолимая жажда крови, жажда убийства? Почему нельзя было все просто оставить так, как есть?
Этот дурак, наверное, просто надеялся, что Бервальд, как послушная собачка, всегда будет ходить за ним.
Наверное, он еще и думал, что такими вещами, как захват столицы, шведа можно всерьез напугать, сломить.
Да, народ Швеции значительно ослаб, жители «исхудали». Но гордость не иссякла, как бы они ее не прятали.
Они пережили многочисленные нападки, они пережили осаду Стокгольма, которая, по подсчетам самого Бельварда, длилась около пяти месяцев, что было весьма и весьма долго. Они почти пережили эту ужасную казнь, что, кажется, окончательно разрушила все, что только можно было разрушить – веру, надежду, мирный сон. Но они все еще стоят на ногах. И никто из них, а сам блондин был в этом уверен, не сдастся датчанам просто так. Он знал свой народ. Он понимал, что никто не падет так низко только ради того, чтобы сохранить собственную жизнь.
Швеция оглядывается по сторонам. Рядом – его армия. Они стоят плечом к плечу друг к другу. Они верят друг другу, они надеятся друг на друга, они понимают, что кроме друг друга у них ничего не остается. А еще они верят ему, самому Оксеншерне, как своему брату, как своему отцу, как своему предводителю. Он опускает тяжелый взгляд на собственный меч, сложенный в ножны, мучительно ожидающий чего-то неясного. Он осторожно кивает, давая понять своим солдатам, что при любой возможности – начинать.
Бервальд устремляет взгляд вперед. Перед ним – его брат. Все еще настолько глупый, отчасти дерзкий, и все с тем же знакомым взглядом, в котором так и читается эта настойчивость, эта смешная настойчивость и наивность. Бервальд знал его буквально «с пеленок», и, конечно же, этой настырности он ожидал даже в бою.
«Было бы хорошо, если бы все-таки одумался именно сейчас», - проносится у него в голове, после чего он тяжело вздыхает, делая сольный шаг вперед, не позволяя его людям сопровождения, - «Было бы еще лучше, если бы ты понял всю глупость и бездумность своего поведения».
Слишком много людей легло на этой земле. Слишком много надежд было похоронено заживо. Не сейчас ли нужно со всем разобраться? Не сейчас ли тот самый момент, который должен решить все? Все – значит все. И жизнь страны, и ее гордость, и ее силу, и ее волю. Сказать честно, Швеция не хотел войны. Очередной. Очередной, черт возьми, войны. Хотя, стоп, разве эта маленькая война между ними не продолжалась на протяжении уже черт знает скольки лет? Хотелось все разъяснить и разойтись. Но, разве до этого недоумка может что-то дойти с одних только слов?
Он стоял, оценивающе поглядывая на него. Стоял, не пронося даже слова. Он хмурился, еле заметно, дабы скрыть свое недовольство. Он старался держаться как можно тверже, «ледянее», дабы скрыть ту панику, что мимолетно секунда за секундой проносилась где-то в отголосках его сознания, которое, кажется, сдалось даже раньше, чем он сам. Любой человек (да, черт возьми, и не только человек), сказал бы хоть слово, хоть что-нибудь, но нет. Швед молчал, дожидаясь дальнейших действий брата. Брата ли? Или как «это» сейчас называется?
Отредактировано Sweden (2013-06-22 22:28:35)
Поделиться42013-06-24 18:39:45
Об очередном восстании стало известно задолго до него. Густав собирал много, много людей; Дания не сомневался, что Бервальд тоже в стороне не остаётся, благо, поднять на бунт свой народ - почти тоже самое, что поднять на бунт себя самого. Они - нации, государства - и есть, по сути, их люди; Миккель готов был поклясться, что ощущает неприязнь к шведам всё больше не от себя самого, а от датчан, со стороны. И поразительно менялось их состояние, стоило ему засмеяться или заскрежетать зубами от злости: атмосфера в датских рядах будто копировало его настроение, оставляя неизменными лишь тех, кто уже не ощущает себя причастным к этому народу. Прекрасный индикатор.
Сейчас люди напряжены. «Предупреждён значит вооружён» - отличные слова, и Дания точно как же, как и большинство датчан, в предвкушении мрачно улыбался, укрепляя город настолько, насколько мог.
Искусство владения мечом старо как мир, а значит, освоено давно, но Миккель никогда не считал это поводом отлынивать от тренировок: во-первых, забывать ничего нельзя, во-вторых - «смертные» (это слово всегда произносилось с усмешкой: Дания знает, что умирают даже боги, но простые представители рода человеческого смертны всё-таки чуточку больше, чем они - наполовину люди, наполовину рисунки на листе бумаги, подписанном как «Карта мира», и состоящие чёрт пойми, из плоти ли и крови или из своих глав и территорий) тоже не повредит бой с существом вроде него, жившим ещё в прошлом тысячелетии.
Дания был почти уверен: это восстание будет последним на ближайшее время. Швеция упрям, упрям не меньше его самого, но значительно терпеливее и куда лучше умеет оценивать ситуацию. Это тоже злило: Миккель не мог не понимать, что это лишь уменьшает его шансы. Шведы - скучный, замкнутый и нудный народ, но Дания слишком хорошо знал своих братьев, чтобы не учитывать и их положительные черты.
Правда, это мало мешало ему мечтать снести голову с плеч того из родных, кто стал врагом. Порой Микеель путался, желает ли больше видеть её с развороченной грудной клеткой или таким, как раньше - таким же занудой, но хотя бы не врагом.
- Идут! Идут!
Дания с усмешкой поправил меч на поясе.
Разберёмся.
*
Представляю, как это пафосно смотрится. Там армия, здесь армия, посередине - страны. Сейчас пожмём друг другу руки, и начнётся свистопляска... Только, боюсь, руку я ему сломаю.
- Смени взгляд, Бер, - ухмылка вышла какой-то мрачной и злой. Чёрт подери, да иначе я давно не ухмылялся. - А то у меня возникает ощущение, что ты видишь что-то большее, чем просто моя потрёпанная рожа.
Да. Потрёпанная. В этой унии с самого её основания суета преследовала безостановочно, беспрерывно; то одному что-то не нравится, то другому, а виноват Дания.
Ладно, хорошо. Я действительно слишком безответственный. Но семья - она семья и есть; я мыслил себя не завоевателем, а скорее старшим братом - впрочем, я и так он. И мне действительно неясно, что я делал не так.
- Ты стоишь сейчас с таким выражением, будто долгий разговор по душам надумал, - я усмехнулся. - Спешу тебя огорчить: у меня нет настроения пытаться понять, что ты там бормочешь. Капитуляции не будет.