Просьба: Ромашка, подредактируй очередь, пожалуйста. с: Шило в моей заднице внезапно начало колоться, и я случайно пролил немного воды.Х:

Миккель никогда не принадлежал к числу людей (собственно, он и человеком-то не был, но это, право, такие мелочи), способных, заработав опьянение на собственные голову, печень и прочие обязательные и не очень составляющие человеческого организма, тут же пойти и устроить погром в какой-нибудь пивной, покалечить пару-тройку судеб или вообще хоть как-то проявить агрессию. Он относился, скорее, к тем, кто подскакивал, словно внезапно осенённый, и нёсся... куда-нибудь: предсказать траекторию движения неугомонного датчанина не решились бы ни самоувереннейшая гадалка с тридцатилетней практикой за плечами, ни опытнейший психолог, убеждённый, что знает о людях всё. На самом деле ни черта не знали ни та, ни другой: Денсен непременно находил множество доказательств обратного для обоих, сбиваясь, но так и не повторяясь. Ибо будь у Дании плохая фантазия, понятия «скандинавской мифологии» не существовало бы в том виде, в котором она известна по сей день; датскую голову ни на секунду не покидала мысль, что его обожаемые младшие братишки без его непосредственного вмешательства не сочинили бы и вполовину чего-то столь же захватывающего, интересного, поучительного, (конец списка определений уходит в бесконечность), а так и жили бы одними троллями.
Правда, и в направлении пьяной Миккелевой мысли можно было найти - нет, не логику, - а просто маленькую закономерность, идеи, возникающие и, соответственно, отбрасываемые чаще или раньше. Пойти переговорить с политиками (о, бедная Маргрете, статус королевы Датского Королевства неплохо подпортил ей жизнь), одарить своим вниманием Амстердам (и непременно оказаться в какой-то нелепой ситуации, в которой мало кто способен разглядеть, что датчанин полностью адекватен и способен отвечать за себя; как правило, это замечал лишь он один, порою - в компании с не менее вменяемым ТимомВиломРуломДаКакЭтогоУкуркаЗовут), припомнить братьям (и хорошо, если не запутаться, Эстония считает себя скандинавом или сами северяне стараются затащить его в круг семьи) времена минувшие, времена нынешние...
Братья!
- Но-ор, - голос датчанина сопроводил удар кулаком в дверь - хорошо, что она оказалась более прочной, чем первая. - Норвегия! Нор-ве-ги-я!
Стой-стой-стой, Дания, ты же помнишь о существовании такой замечательной вещи, как «звонок»?
Откуда-то из глубин дома послышался характерный звук, оповещающий хозяина о наличии гостей перед дверью.
Так-то лучше, теперь Кетиль в курсе, что полночь - не повод игнорировать решившего навестить своего ближайшего родственника датчанина.
«Полночь», - гулко отдалось в голове, лениво расползаясь по сознанию, мешая до конца понять смысл столь страшных слов. А слова в какой-то степени и вправду были не слишком мирны: по крайней мере, пророчеств вроде «Сейчас Кетиль выйдет, улыбнётся, пропустит в дом и продемонстрирует всё своё норвежское гостеприимство» они не несли. Миккель невольно передёрнул плечами: неважно уже, вообще-то, датчанин пришёл - датчанин не уйдёт, но Норвегия, веками слабый Норвегия, вечно вынужденный кому-то подчиняться и быть чьей-то частью - подумать только, однажды он сам, сам! присягнул на верность датскому королю - теперь имеет возможность продемонстрировать свою хвалёную гордость во всей её красе. Независимость благотворно на нём сказалась, нечего и говорить.
Дания, впрочем, стоя перед дверью Норвегии и смиренно ожидая (пока ещё!), когда тот выйдет и продемонстрирует ему всё своё радушие, в последнюю очередь испытывал чувства сродни «вотжесволочьчёртподери»; скорее, что-то совсем иное, вроде «мнекажетсяилимывсётакибратья?» Воистину, пока половина алкоголиков спьяну буянит, Денсен лишь окончательно превращается в дружелюбного и приветливого идиота, зато с упрямством стократ хуже ослиного.
- Норге!

– ...Чем же я обязан твоему визиту?
«Чем он обязан моему визиту, чем он обязан моему визиту...» – деятельная датская мысль спешно засуетилась, пытаясь найти уже ответ на этот на удивление сложный вопрос. Гипотезы строились и отвергались одна за другой - сборник этих предположений вполне мог бы получить неплохой успех, пусти его кто в печать под видом собрания анкетодов, - и в конце концов Дания выдал ту фразу, что показалась его пьяной голове наиболее логичной:
– А с чего ты взял, что кому-то обязан?..
Но уже через секунду Миккель махнул рукой, скривившись, словно внезапно ощутив вкус лимона со всем его потрясающим влиянием на выражение лица, и бесцеремонно оттолкнул брата с дороги, которой с чего-то приспичило оказаться датской и пройти через этот самый дверной проём, в котором так неосмотрительно остановился Кетиль. Мнение самого Сивертсена тут не учитывалось: Денсен решил, что он пройдёт в этот дом, значит, он пройдёт в этот дом, даже если внезапно окажется, что там давно хозяйствует пожар, ибо, чёрт возьми, Дания пьян и его не волнует!
Расплывающееся перед глазами помещение не показалось датчанину странным или непривычным; где-то в глубине сознания тихо и незаметно скончалось подозрение, что при входе в норвежское «святая святых» его должны ожидать гномы, эльфы, ваны и прочие старательно выдуманные их скандинавской троицей существа, в которых с максимально возможной для них искренностью продолжали верить лишь двое: Исландия и, собственно, сам Норвегия – ещё и хозяин не самой симпатичной из этих зверушек. Сам Миккель всегда относился к этому ужастику из детства с ощутимой настороженностью: всё ж Кетилев питомец, мало ли, что в голову взбредёт. С них обоих станется.
– И где?! – известил о своём непонимании Денсен, совершенно не заботясь об уточнении, о местонахождении чего именно интересуется. Говоря начистоту, он и сам весьма смутно осознавал, чего: то ли гостеприимства и радушного приёма от лучшего друга (тот факт, что «лучшим другом» считает только он Норвегию, но никак не наоборот, Дания благополучно позабыл - как ни странно!), то ли тех самых персонажей собственной мифологии. Это, право, такая мелочь, когда на первый план выходит важнейший вопрос вроде уже озвученного «Где?!»
Миккель уверенным (как ему казалось) шагом направился к ближайшей комнате – на поиски, разумеется. Но, оказавшись перед входом в оную, резко остановился, удивлённо воззрившись на самую на самую обыкновенную гостиную самого обыкновенного норвежского дома – если не учитывать, что обитатели сего помещения – персонаж из древних мифов да мужчина, чей возраст исчисляется веками, хотя едва ли кто из непросвещённых даст ему больше хотя бы двадцати пяти.
Откровенное непонимание в голубых глазах переводилось приблизительно таким образом: где здесь то, что эти самые глаза собирались найти секунду назад, и что это, собственно, такое? Поразмышляв несколько мгновений, Денсен пришёл к выводу, что Северного Короля это совершенно не касается, а значит, ломать голову ему нет совершенно никакого резона, и с чувством собственного превосходства над бытовыми проблемами вознамерился удобно устроить собственную пятую точку в обнаруженном в гостиной кресле. В нетрезвой голове тут же наперебой заголосили мысли, касающееся мебели в совершенно разных, да всё ж степенях: и то, что она теперь то самое, что у многих европейцев «из смертных» ассоциируется с ним и братьями столь же отчётливо, как холод и стабильность, и то, что есть у Бервальда в его «Икее» половик, называемый «Копенгагеном», и догадки, что это чёртово кресло наверняка окажется совершенно неудобным (причинно-следственная связь, ты где), а значит, зачем вообще доверять ему такую штуку, как датский зад.
Так и не отыскав ответа, нетвёрдо стоящий на ногах Миккель предпочёл обернуться к Кетилю и выяснить всё, так сказать, из первых уст:
– Нор, почему у тебя кресло неудобное?