29 апреля.
В нынешнем положении дел Альфред был готов чуть ли не круглосуточно смотреть на себя любимого со стороны, и в зеркало, и в каждую витрину. И как бы когда он успел стать настолько классным? Нет, понятное дела, Америка - изначально не промах, но вы только посмотрите: Европа разгромлена и согнута втрое. Часть ее, та, что всегда кичилась своим статусом, называла себя Империями и Старым светом, стоят на колене перд Американским троном, окруженные убиенными, в то время как вторая - та, славянская, южная, не знакомая американцу, но всегда отсталая, согнулась до земли перед Россией, все еще кичащимся своей, и толко своей, победой. Они окровавлены, перемотаны бинтам, им тяжело, но, подобно одержимым, по воле собственной, вере или обстоятельствам, громко кричать, надрывая и без того драные глотки: "Слава Советскому Союзу! Долой Капитализм, да здравствует социализм!". И кричали, и кричали, и кричали. Кажется, кричали в сторону единственной ядерной Сверхдержавы, перенесшую Вторую Мировую немногим более тяжело, чем Первую. А, им ведь ничего не понять, им ничего не обьяснить, они уже повержены, они уже подчинены, распроданы и больны, подобно Германии. Они уже проиграли.
  А теперь посмотрите на Америку. Брагинский не может восседать на троне - он слишком много потерял, у него слишком много проблем, он не может позволить себе тратить силы только на создание видимости благосостояния, он и сам разрушен, ценой победы побит, а потому лишь закрылся в своей системе и утопическом мире. Какое отвратное зрелище - Джонс каждый раз отгонял мысль, что это самое странное и бесформенное существо - и есть один из его первых и наиболее верных друзей, каких уже никогда не будет. В прошлом.
  Но был еще второй. Самый верный и первый, хотя, чего скрывать, Фред давно просек - и наиболее подлый среди европейцев, куда более двуличный, нежели Британия, но и куда мене способный, чем Испания. Вы понимаете, что я говорю о Франции, да? Он являлся одних из тех, кто был готов склонить колено перед американским троном, подобно другим странам намечающегося блока НАТО, но зараза его тоже задела. Франция, заядлый капиталист, тот еще революционер, тоже оказался болен. Еще немного и он с колен поползет в тот, другой лагерь - забитый, потерявшийся, примерит на себя красную робу и получит на лоб клеймо "сделано в СССР", чтобы потом....
Фу. Америка ненавидит эту красную плесень. Понимаете, потерять и его - единственную светлую опору на прошлое, то, что Джонс был готов тянуть самостоятельно и, подобно своеобразному трофею, заставил наградить после Второй Мировой землями и местом в Совете Безопасности за падение перед Германией... непростительно, он не позволит. Лучше пусть сдохнет, чем станет таким же испорченным телефоном, как Брагинский.
А между тем коммунистическая партия уже занимала сильные позиции во власти республики. Знаете, французы, они же такие... придурки. Попытки родить великие идеи, создать великое государство, и каждый раз крах, и каждый раз крах, каждый раз новая революция и появление там, вдалеке, нового образца для подражания. Его исторические отношения с Брагинским напрягали сами по себе, и Джонса это раздражало, он хотел свой лагерь в полном составе, хотел почувствовать, что такое быть золотым мальчиком с набитыми карманами полностью, демократично подчинять и уже не делить - только властвовать, выставив красивый муляж для остального мира. Даже для самих подчиненных.
Бесило.
Альфред прибыл в посольство Соединенных Штатов Америки в Париже, когда это бельмо на глазу стало совсем невыносимым. Бесило. С этим нужно кончать. Деликатно, да? Что же, у американца опытная и действенная дипломатия, но работать она может... иначе. Отрезать болячку на корню или поставить ультиматум - красная плесень или счастливое капиталистическое будущее под американским предводительством. Плеть, санкции, сроки, условия, немного обаятельных улыбок и обещаний - помните, французы придурки, окей? Если Франциск захочет почувствовать себя умным, то Джонс напомнит ему о безвыходном положении дел. Но лучше, чтобы не дошло, они типа друзья, помните? Намека достаточно. 
  Штаты вальяжно разместились в кабинете посла - проводить того на встречу с "элитой" трудности не составило - а он, Альфред, будет тут настоящие дела решать. И, к слову, Франциск скоро должен подойти.
  Блондин цокнул. Он все еще раздражен, все еще бесится. В этот раз он даже не прошелся вдоль Арки Победы, не поднял глаз на Эйфелеву Башню, и даже на Статую Свободу, будь он сейчас в Нью-Йорке, смотреть было бы противно. Такой Париж, такая Франция, пока в ней есть эта красная гадость, его не интересовала. Она не достойна американского внимания. Весь ее шарм, если таковой вообще имелся, вернется в тот самый момент, когда в правительстве не останется ни одного коммуниста. А так будет. Потому что Альфред решил так. Как действовать потом Джонс знал. Но сначала - самое неприятное.
  Он развалился в кресле, закинув ногу на ногу, и уставился куда-то в окно. Даже собственное посольство - самое капиталистическое место во всей Европе - даже оно пропахлось теми людьми, что выходят на площади во имя социалистической идеи.
- Мистер Джонс, Бонфуа через несколько минут будет у Вас кабинете, - раздался голос секретари в спикире, или как там они это здесь кличут.
- Ну наконец-то, - Фред с нетерпением заерзал в кресле.
Все готово.